22 июня по инициативе писательницы Людмилы Улицкой в интернете стартовал конкурс рассказов о послевоенном детстве, который завершится выходом к 9 мая 2013 года сборника лучших историй. Прочитать самые интересные из них можно будет на сайте издательства АСТ и агентства РИА Новости.
Школа № 187 на Большом Каретном
Первого сентября 1944 года я пошла в первый класс. Как раз с этого года в Москве и других крупных городах страны был проведен эксперимент по раздельному обучению мальчиков и девочек. В нашем Большом Каретном переулке было две школы: 186-я мужская и 187-я женская. Все учителя, в годы войны это естественно в основном были женщины, мечтали работать в женских школах. Тем не менее пятьдесят процентов из них были вынуждены работать с мальчиками. Ох уж эти мальчики, школьники сороковых годов! Они все хотели на фронт, все хотели совершить подвиги. Дома с ними вечерами общались замученные тяжелой работой голодные матери, днем, в школах, такие же голодные, замученные учительницы. Им с мальчишками не было сладу. Мужские школы — ужас военных и первых послевоенных лет. В женских школах было гораздо спокойнее.
Не пойму почему, но нас, девочек рождения 1937 года, оказалось так много, что пришлось организовать пять первых классов, от "А" до "Д", по сорок человек в каждом. Я попала в первый класс "Г". Нас выстроили на торжественную линейку, и каждая первоклассница получила поздравительную открытку. Их нарисовали для нас старшеклассницы, ведь в магазинах их тогда не было. Я до сих пор храню эту открытку.
Моей первой учительницей стала Нина Григорьевна Тюпакова. Красивая, стройная женщина, по-моему казачка, жила с восьмилетним сыном под Москвой в поселке Косино. Сегодня Косино — Москва, а в 1944 году это было Подмосковье, и неближнее. Мужа Нины Григорьевны убили на фронте. Ее сын учился в поселковой школе, а сама Нина Григорьевна ранним утром добиралась до Москвы на паровиках. Электрички стали ходить в Подмосковье уже после войны. От Казанского вокзала она ехала к нам в Большой Каретный на метро и троллейбусе.
В школе зимой было очень холодно. Зачастую нам приходилось сидеть за партами в пальто, валенках и рукавицах. Букварей на всех не хватало. Один букварь на две-три ученицы. Тетради, карандаши и ручки были роскошью. Мы ими очень дорожили. Ох уж эти ручки с пером №86! Сколько слез я пролила из-за них, сколько клякс поставила в тетрадку на уроках чистописания! К концу дня бывали уже и пальцы все в чернилах, и на лбу и на носу чернильные пятна. Нина Григорьевна писала буквы очень красиво, с нажимом. У некоторых учениц тоже получалось хорошо. А у меня был очень плохой почерк, и хотя я старалась, буквы прыгали на строчках. Мама огорчалась. Сама она писала красиво, с завитушками. Писала и любовалась своим письмом. А ты, говорила мама, пишешь как отец, а, вернее, как курица лапой!
Дело осложнялось тем, что у меня на указательном пальце правой руки вдруг выросла бородавка. Она мне очень мешала писать. Мама то и дело водила меня в поликлинику. Хирурги прижигали бородавку ляписом, вырезали ее. Но бородавка опять и опять вырастала на прежнем месте. Мы с мамой были в отчаянии. Тогда бабушка повела меня к своему доктору, старику Величко. Доктор жил в маленьком одноэтажном домике в том самом дворе в Большом Каретном, в котором находилась моя школа. Когда-то в этом домике жил знаменитый артист Щепкин, и к нему в гости ходила не менее знаменитая артистка Ермолова. Видимо, по этой причине в пятидесятых годах наш переулок переименовали в улицу Ермоловой. Я очень переживала из-за этого и рада сегодня, что мой Большой Каретный снова называется так же, как и в годы моего детства.
Так вот, Величко посмотрел на мой пальчик и порекомендовал бабушке сделать мне на ночь компрессик на больное место из моей мочи. За несколько дней, сказал старенький доктор, все пройдет. Бабушка доверяла Величко. Действительно, дней через пять бородавка куда-то исчезла и больше уже никогда не мучила меня. А почерк все равно остался некрасивым.
Уроки чистописания стали самыми трудными для меня. Зато я хорошо, быстро и с выражением читала, отлично считала, писала довольно грамотно и могла рассудительно отвечать на уроке. Нина Григорьевна махнула рукой на мой почерк и не мучила меня. Каждый день в школе было по четыре или пять уроков: чтение, чистописание, а затем русский язык, арифметика, рисование, пение или урок физкультуры. Уроки длились сорок пять минут. На переменах все должны были выходить из класса в коридор и чинно парами ходить кругами по коридору до звонка на следующий урок. В центре такого хоровода дежурили учителя, которые зорко следили за порядком. Хорошо представляю себе, что творилось на переменах в соседней 186-й мужской школе.
Когда я училась уже в седьмом классе, мне довелось однажды попасть в эту школу на перемене. У нас был сдвоенный урок физики. Пожилой учитель Иосиф Захарович попросил меня на большой перемене сбегать в мужскую школу к тамошнему учителю физики за кассетой с учебным фильмом. Я довольно храбро вошла в вестибюль этой школы. То, что я увидела, заставило меня похолодеть. Вокруг дрались, гонялись друг за другом, орали и хулиганили сотни мальчишек. Я почувствовала дурноту и закрыла глаза. Мне показалось, что они все бросились на меня и сейчас убьют! Действительно, с криками: "Девчонка! Девчонка!" они обступили меня сплошным кольцом, так что мне стало трудно дышать. Но бить не били.
Через некоторое время дежурная по этому этажу учительница заметила какую-то странность в поведении воспитанников. Никто не дрался. Стояла относительная тишина, такая здесь редкая, и все сбились в кучу вокруг чего-то. А что там такое внутри круга? Может, кого-то убивают? Она с трудом пробилась в центр и увидела девочку в полуобморочном состоянии. "Как ты попала сюда? Кто ты?" Я объяснила. Учительница взяла меня за руку и отвела в кабинет физики. Все мальчишки почтительно шли за нами. Мне дали коробку с фильмом, учительница проводила меня за порог школы, и я пошла восвояси, удивляясь, что осталась жива.
Возвращаюсь теперь в свой первый класс далекого 1944 года. Самым замечательным временем в школе была вторая, большая, перемена. Нам подавали завтрак. Как все мы, все сорок человек ждали его! К концу второго урока приходили две дежурные мамы или бабушки из неработающих и разносили по партам граненые стаканы с горячим сладким чаем. Но главное, каждый получал по теплому белому бублику! Никогда потом не ела я таких вкусных бубликов. Многие годы, вплоть до перестройки, в Москве продавали сладкие бублики по шесть копеек за штуку. Но это было совсем не то. Бублики сорок четвертого года не были сладкими. Тесто готовили, как на обычные белые батоны. Но как вкусно они пахли свежим хлебом, эти бублики, какие у них были хрустящие корочки!
Мы с восхищением следили за тем, как раздавали бублики. Получившие их первыми не начинали есть до тех пор, пока процедура выдачи не заканчивалась. Дальше было самое любопытное. Мы зорко следили за тем, сколько бубликов сегодня осталось без хозяина. Ежедневно на класс полагалось бубликов на списочный состав. Но ведь всегда кто-то отсутствовал, и тогда оставшиеся бублики мамы отдавали Нине Григорьевне. Она тоже томительно ждала этой последней минуты, стараясь не смотреть на нас, делая вид, что проверяет тетради. Затем учительница смущенно укладывала в сумку два-три оставшихся бублика. Мы понимали: так надо. Она отнесет бублики сыну. Представляю, как он ждал мать и бублики, сидя один длинными зимними вечерами. Мы все глубоко вздыхали и принимались за завтрак. Все как один сначала обгрызали бублик с корочки. Получался второй маленький мягкий бублик. Он почему-то съедался очень быстро, в два счета. Запивали горячим чаем. Незабываемое блаженство!
Первую, пятиминутную, перемену мы не любили. Это была "санитарная" перемена. Из старших классов приходили девочки-санитарки с белыми повязками с красным крестом на рукаве. Они деловито, без отвращения, подходили к нам, маленьким, и осматривали наши головы на вшивость. Вши были практически у всех. С ними боролись. Вычесывали частым гребнем, мыли голову керосином. Те, от которых проверяющие молча отходили, вздыхали с облегчением. Другим не везло. Тогда дело кончалось слезами, потому что поступало требование к родителям — остричь наголо! Бедные наши челочки и косички!
Первое полугодие я закончила на все пятерки, и как отличница получила в школе ценный подарок: две тетради в клеточку и косую линейку, ручку, ластик и карандаш. Это было целое богатство. В последний учебный день нас отпустили пораньше, после второго урока. Я пошла домой одна, хотя обычно за мной приходила бабушка. На улицах было неспокойно, тем более приходилось идти мимо той самой мужской школы № 186. Я гордо шла, радуясь подарку и, желая побыстрее попасть домой, пошла через темную подворотню между нашим домом №4 и соседним №6. В тот же миг, получив толчок в спину, я упала в сугроб. Какие-то мальчишки схватили мой портфельчик, вытряхнули содержимое в снег, забрали мой подарок и, еще раз надавав мне подзатыльников, убежали. Я посидела, поплакала, собрала все, что осталось, в портфель и стала думать, что делать дальше. Очень было жалко школьной награды. Ведь дома могли и не поверить, что я ее получила. И тогда я решила возвратиться в школу и попросить у Нины Григорьевны еще один такой же подарок.
Придя в школу, я поняла, что опоздала. Класс оказался запертым. Нина Григорьевна уехала в Косино, домой. И тогда я решилась постучать в кабинет директора школы. Нашим директором тогда была симпатичная пожилая еврейка, Анна Львовна Малисова. (Ее фамилию я сегодня, конечно, не помнила, а взяла из сохранившегося табеля первого класса). Сейчас я совершенно не представляю себе, как смогла пойти к директору школы, как отважилась? "Войдите!" — услышала я и вошла. — "Что тебе, девочка?— спросила Анна Львовна. — Ты из какого класса?" — "Я Лена Синельникова из первого "Г" — ответила я и рассказала о своей беде. Анна Львовна выслушала меня и сказала: "Ты молодец, что пришла. У меня случайно есть еще один такой набор. Бери! Да, а где ты живешь?" Я назвала свой адрес. Тогда Анна Львовна попросила меня немного подождать и обещала проводить меня домой, потому что если хулиганы опять нападут на меня, она уже не сможет мне помочь.
Бабушка поглядела на часы и собралась идти за мной в школу. В это время раздался звонок в квартиру. К своему глубокому удивлению бабушка увидела на пороге директора школы, крепко держащую меня за руку. "Боже мой! — испугалась бабушка. — Что случилось? Заходите, пожалуйста!", — спохватилась она. "Ничего, ничего, не волнуйтесь! Ваша внучка молодец! Отличница! А я просто проводила ее домой. Нам было по пути". Потом, когда Анна Львовна уехала, я все рассказала бабушке и маме. До сих пор сама себе удивляюсь. От природы ужасная трусиха, я все же не один раз в жизни была так настойчива и решительна, как тогда в день окончания первого полугодия в декабре 1944 года.
Работы на рассмотрение писательницы можно присылать до 1 октября по адресу: detstvo-49@yandex.ru, а также на сайт "Сноба" и "Вечерней Москвы".
Текст рассказа предоставлен издательством АСТ
