https://ria.ru/20230620/iskusstvo-1879229677.html

Замри — умри — воскресни

Замри — умри — воскресни - РИА Новости, 20.06.2023

Замри — умри — воскресни

Сегодня мир вокруг радикально меняется, и людям искусства необходимо осознать себя и свое дело в новых исторических и цивилизационных контекстах. РИА Новости, 20.06.2023

2023-06-20T08:00

2023-06-20T08:00

2023-06-20T08:00

аналитика

искусство

европа

общество

лгбт*-сообщество

https://cdnn21.img.ria.ru/images/07e7/06/13/1879209101_122:458:2948:2048_1920x0_80_0_0_451a60b6153db75695fab99bd9e2d3de.jpg

ПреддвериеСегодня мир вокруг радикально меняется, и людям искусства необходимо осознать себя и свое дело в новых исторических и цивилизационных контекстах.Без этого мы будем бесконечно барахтаться в давно протухших дискурсах, в исчерпавших себя терминах.Модерн, авангард и постмодерн, царствовавшие в искусстве XX века, дали миру невероятное количество шедевров, осуществили массу формальных прорывов, расширили представление о возможностях мозга и чувств, возможностях познания и прозрения. Но идти дальше на том топливе, что двигало вперед искусство XX века, невозможно. Не работают сегодня искусствоведческие подходы прошлого, изношены и ломаются технологии творчества, порождая повторы, вертясь вхолостую, сбоит восприятие искусства зрителем, читателем, слушателем.Искусство потеряло самое важное — чувство времени. Потеря его в любые эпохи была проклятием для художника. Потеря чувства времени подобна инсульту — она проявлялась в онемении, вызванном не нищетой, цензурой или самоцензурой, а растерянностью художника перед историей, отмиранием нерва, соединявшего его с публикой и обществом. Именно об этом восстановлении связи искусства и времени, искусства и цивилизации я попытаюсь рассуждать.Неизбежно мои рассуждения будут тезисными и снова и снова манифестирующими, эмоциональными. Но, может быть, именно манифест и нужен нам сегодня, когда мы заново формулируем мир и себя в мире. Манифест — это не попытка научно доказать и фактологически обосновать. Это не защита диссертации. Это интуитивное формулирование, интуитивное определение пути — единственно возможное, когда сломаны навигационные приборы, а звезды закрыты тучами.Атака на жизньДвадцатый век и отчасти век XIX были временем, когда искусство, словно укушенное Дракулой, обратилось из невинного ангела в демона. Оно внезапно сорвалось с резьбы. Закатило истерику. Предъявило счет жизни, христианству и Богу.Мы не знаем, какие силы и какая тьма копятся в человеке, исправно платящем налоги, посещающем церковь, воспитывающем детей и проявляющем себя добропорядочно и общеполезно, а затем внезапно разделывающем человеческую плоть на части и с рыданиями рассказывающем, мол, жена и дети пропали без вести, ушли погулять и не вернулись… Так и европейское искусство, прожив долгую и добропорядочную жизнь, внезапно и на внешний взгляд немотивированно оскалилось и словно возненавидело человека и жизнь, принявшись рвать его на куски, разрезать на части, копаться в кишках, деструктурируя сложную и цельную религиозную реальность.Двадцатый век — век модерна, авангарда и постмодерна — стал временем бунта искусства. Массового, одухотворенного и яростного восстания. Временем атаки на Бога и на саму жизнь. И конечно, это была месть. Месть за непостижимость мира. Месть за обреченность на боль и смерть. Месть за невозможность Царства Божия на земле. Месть за бессилие. Месть самоубийцы, не могущего дотянуться до Бога и накладывающего руки на себя. Эта месть выразилась в дискредитации божественного замысла.От "тетрадочки" Ивана Карамазова, в которой тот тщательно фиксировал преступления против детей — пересказывая их, он надеялся поколебать веру Алеши, до триерского "Догвилля" — всего лишь один шаг. И то и то — гениальные в своей парадоксальной убедительности и глубоком отчаянии произведения. И то и то — манипуляция и атака на цельное сознание. И то и то — модель и образ воздействия нового искусства на человека.Помните ли вы, как среагировал Алеша на долгий "спич" Ивана? "Расстрелять". Монах Алеша, нарушая свои принципы и веру под влиянием эмоции, вызванной страшным манипулятивным концентратом ужаса, шепчет вместе с читателем слово, несовместимое с христианской идеей.Помните ли вы эмоции, вызванные финалом "Догвилля"? Конечно, радость. Соединение с героиней в ее гневе и ярости, в ее решении стереть с лица земли людей, причинивших ей зло. И наше зрительское почти катарсическое состояние в момент расстрела — смесь наслаждения и торжества.И то и то — атака искусства на двухтысячелетнего человека христианской культуры. Атака на его душу. Сознание. На стремление к совершенствованию. На идею восхождения к небу.Это приведение человека в тупик.А вслед — провокация всего самого первобытного и животного.Именно так: гиперсложное искусство нового времени, как ни парадоксально, оказалось обращено к самому примитивному в человеке — к инстинкту.Искусство обратилось в триерского Джека, построившего свой Дом. Дом из тел жертв. В маньяка, чьей целью стало расчленение, вдохновением — разрушение, наслаждением — боль жертвы. Демонстрация низменной и звериной природы человека. Его порочности. Его гниения. Его безнадежности. Его мертвенности.И бешеный успех нового искусства у публики объяснялся довольно просто. С одной стороны, оно оперлось на эффект зевак: зеваки ведь сбегаются смотреть не на рассветы и закаты, а на кровь. Их манит увечье, уродство, несчастье и смерть. Вокруг этих "событий" всегда толпа, всегда ажиотаж, всегда рейтинг. И всегда удовлетворение от того, что мир вокруг хуже или не лучше, чем я. А с другой стороны, искусство авангарда и модерна апеллировало к присущему каждому человеку глубинному, темному, возбуждающему нервы и просто возбуждающему влечению к смерти. Это "смертельное либидо" было им легитимизировано, драматизировано и опоэтизировано, обрело язык и формы, завоевало право выйти на свет божий.Впрочем, влечение к смерти — лишь красивое описание страха. Простого страха смерти.В этом смысле страх смерти подобен страху высоты. Вы знаете, что это, страх высоты? Это на самом деле головокружительное влечение к бездне, когда теряешь баланс и контроль и тебя буквально затягивает в пропасть. Как любой страх, его можно преодолеть, а можно отдаться ему. Но если отдаться страху высоты означает неизбежную гибель при ударе о неизбежное дно, то отдаться страху смерти означает потерять разум и человеческий облик. И точно так же: если от края обрыва можно отойти, то экзистенциальная бездна — всегда под ногами. И требует от человека и мужества, и цельности, и веры.Христианство давало человеку силу смотреть в эту бездну и не падать. Но человек слаб. А художник особенно. Притом именно художник — вечное поле битвы добра и зла. В этом смысле ему предъявлены особые требования. И когда художник устал выдерживать ужас, непостижимость и неотвратимость смерти, он отдался бездне. Он решил обняться со смертью, покориться злу. Решил упасть. Устав бояться ада, художник полюбил ад. Устав искать смысл, бросился в хаос бессмысленности.И показалось ему, что он летит. Потому что эта бездна — бездна, в которую решил упасть человек, — оказалась коварна. В ней нет границ и пределов. Нет, не так: в этой бездне предел должен поставить себе сам человек. Но если он уже упал туда, ему страшно поставить себе предел — ведь он разобьется. И он продолжает падать, все больше погружаясь во зло. Он падает, полагая, что летит. И захватывает дух. И кажется, что всесилен.Упав в эту бездну, искусство потянуло за собой социум.Доселе проживавшее боль жизни с сознанием цели, жертвы и будущего воскресения искусство надорвалось. Оно сказало Каифе: отрекаюсь. И слезло с креста. И стало проповедовать новое Евангелие: Евангелие разочарованных. Оно стало искать вдохновения в подтверждении бессмысленности и бесцельности жизни. Самозабвенно деконструировать цельность и гармонию — и в звуке, и в слове, и в изображении, и в скульптуре, и в способе построения нарратива, являя человечеству образ мира распадающегося, разъятого, словно разрезанного скальпелем патологоанатома.Препарируя живую реальность как мертвую ткань, искусство модерна предложило обществу концепцию человека как живого мертвеца. Человек есть урод, и дóлжно полюбить урода. Не физического, нет. Морального. А христианское всепрощение стало из подвига — благочинным прикрытием порочного влечения к подонству.Федор Михайлович — русский Фауст, живший в XIX главный писатель века XX — стал бескрайним полем битвы не только добра и зла, но и двух концепций искусства — старой и новой. Разрываемый внутренними противоречиями, он в равной степени казался очарован и злом, и добром, пробуждая сочувствие и к Мышкину, и к Ставрогину.Примеры можно приводить бесконечно. Моя задача — не научное обоснование, а формулирование посыла. Интуитивная идея, ставшая убеждением.Для меня нет сомнения, что обожаемое мной и вдохновлявшее меня всегда искусство нового времени исчерпало свою силу и энергию.Когда я начинал работать, успех в творчестве был связан со способностью найти в себе или мире темное и, бесстыдно вытащив его на свет, заставить зрителя или читателя вдыхать запах разложения и смерти. Запах гниения. Заставить смотреть на дисгармонию.Это была по-своему увлекательная задача. Ты — тьма, и пусть твои глаза привыкают к тьме, привыкают видеть во тьме, ибо света нет — говорило искусство нового времени. Или: ты — тьма, и это прекрасно.Разъятие реальности на части, отказ от восприятия ее цельности позволял отказаться от сложности и пересобрать реальность по своему усмотрению. Ведь чтобы пересобрать мир, надо сначала разъять его на части. Это, кстати, стало существенной подмогой в деле новой западной этики. Пересобирание реальности и человека стало задачей социальных практик и искусства. Они взаимно поддерживали друг друга в стремлении объявить двухтысячелетнего человека и социум "неудавшимся проектом". Десакрализировать человеческое тело и унизить, обанкротить душу.В этом смысле искусственный интеллект есть не вершина развития, а процедура внешнего управления.Десакрализация телаДесакрализация тела. Так я именую те процессы, что происходят сегодня в западном мире. Они в существенной степени оказались спровоцированы искусством модерна.Это процессы, в результате которых человек легитимно и с одобрения общества, государства берет на себя право исправлять божественный замысел, превращая мужчин в женщин и наоборот, выращивая уродливых Франкенштейнов, ломая сознание детям, растущим в странном зоопарке-заповеднике небинарных мутантов.Осознаем ли мы, что прародителем этого процесса стал нацизм и опыты доктора Менгеле с их отношением к человеку как к подопытному животному. А они, в свою очередь, вдохновлялись искусством и философией модерна. И именно нацизм впервые на уровне государственной политики осмыслил человека не как тайну Божию, а как конструктор.Дитя XX века, дитя промышленной революции, века техники, утилизации и оптимизации, нацизм соединил в себе религиозный экстаз по форме и технологический практицизм по сути. Геббельса и Круппа. Он возвел евгенику в ранг Евангелия, создав новую религию и провозгласив осознанный и последовательный отказ от идеи непостижимости воплощенного в человеке божественного замысла.Пережив нацизм, осудив его деяния, англосаксонская Европа, как рачительный хозяин, решила использовать его технологии в области не только материальной, но и духовной. Был совершен гениальный кульбит: если нацистский элитизм был элитизмом здоровых и сильных (на самом деле психически больных, конечно, но декларация была такова), то поствоенная Европа официально стала апологетом элитизма нездоровых. Опять же — морально и психически.И правда, какая разница?! Главное — сохранялась идея кастовости, избранности отдельных, ведь эта идея была и остается средством подчинения народа как внутри этих стран, так и внутри тех стран и народов, что были колонизированы Западной империей за многие столетия.Теперь девиация любого рода была провозглашена стигматом и, по сути, обожествлена.Прежний Христос получил отставку. Он страдал за веру и человека, а не за свою "девиантность". Он страдал по своей воле, он сам выбирал путь боли. В этой боли было слишком много воли и смысла. И готовности умереть за идею и правду. Новой Европе не нужен был такой "опасный", "бунтующий" против миропорядка Христос. Но нужен был новый символ страдания, удобный для продвижения новых идей. И тогда Христос был заменен на гея/небинарную персону/лесбиянку (нет сомнений, что скоро сбудется предсказание Виктора Пелевина в "Айфаке" и педофилия будет маркирована как драматическая "нестандартность", приносящая в силу запрета страдание не жертве, не объекту домогательств, а вынужденному скрывать свою страсть насильнику-субъекту).Дальнейшее стало делом идеологических техник.Кажется, Достоевский, назвавший подонка и деграданта Ставрогина Христом (stauros — по-гречески "крест"), провидел не только прошлое, но и будущее: девиация как крест.Теперь общества должны молиться на новых стигматизированных, умиляться им, нести им дары, уступать им места не только в общественном транспорте, но и на работе, на соревнованиях и кинофестивалях.А все "нормальные" объявлены виновными перед новыми стигматизированными за годы и годы, когда последние прятали от общества свои девиации, — так преобразилась ветхозаветная идея имманентной вины.В свою очередь, осуществленная нацистами десакрализация тела и связанные с ней технологии "улучшения" человеческой природы стали обслуживать новых стигматизированных, периодически желающих то отрезать себе половые признаки, то пришить. И уже неважно, кто эти несчастные — взрослые или дети, психопаты или просто идиоты, несчастные или пресытившиеся, — главное, что Бога нет и тело есть просто собрание мяса, органов и костей.Так возникает новое братство — рукотворные мутанты, которые "право имеют". Более того, мутация стала последовательно маркироваться как нормальность.Фокус был прост — следите за руками: нормален тот, кто освобождает свое внутреннее "я" от тайных и прежде запретных желаний, а если не открываешь в себе прежде запретных желаний, значит, дело не в том, что их нет, а в том, что ты просто не имеешь достаточно свободы, чтобы их открыть, и пока ты их не откроешь, не можешь называться свободным. Дешевая схема соблазнения, масштабированная до идеологии общества. Общества, в котором нормой становится девиантное, а нормальное и привычное маркируется как рудиментарное, пережитое.Вдумаемся: никого не смущает то, что яростная борьба экологов за природу, за попытки сохранить ее нетронутой или вернуть мать-природу к исходному состоянию никак не проецируется на человека. Тело не только можно, но и нужно кромсать и переиначивать. Потому что тело обращено в материал. Вот вам и модернизированная нацистская цивилизация.Она не стала ни насиловать, ни убеждать. Она осуществила блистательный психологический трюк, дав людям самое важное право — право чувствовать себя хозяевами своих тел, своих половых ориентаций, а заодно и своих сексуальных девиаций и комплексов, право объявить девиации и комплексы стигматами. Она позволила своим гражданам не слушать мамино "не тереби пипиську" — и европеец решил, что сексуальная и моральная свобода — это и есть подлинная свобода, а право выбрать модель сексуального поведения — это и есть те самые права человека, за которые якобы нужно бороться и которым можно посвятить свою жизнь.Довоенный католик смиренно смотрел в землю, боясь поднять глаза. Довоенный протестант сосредоточенно смотрел в землю, ожидая, когда прорастут посеянные семена. Западный человек нового времени тоже не смотрит вдаль. И тоже смотрит вниз — но не смиренно и не в землю, а радостно смотрит на свое причинное место. И такого человека легко вести куда угодно. Его горизонт — лобок.Много сотен лет ни человек, ни искусство не знали того отчаянного кризиса, к которому пришло сегодня. Сегодня мысль художника мертва. Она питается только наукой, только за счет новых и новых научных достижений художник сегодня осуществляет "прорывы". Но эти прорывы не имеют отношения к свершениям духа. Исчерпаны залежи дерьма. Святость дискредитирована. Есть только новые и новые технологии. И если искусство хочет жить, а не разлагаться, оно должно обрести новое вдохновение. Новую силу. И новую ярость.Но двигаться дальше нельзя, не осознав смысл, структуру и метод мертвого искусства. Не препарировав его бездыханное тело так же, как оно препарировало живую реальность.Не отрефлексировав, как религиозное искусство переплавлялось в светскую притчу, притча — в реализм, реализм — в натурализм, а тот — в бесстыдство. Не признав, что бесстыдство стало сначала способом, а потом и сутью, и единственным товаром. Что бесстыдство подменило искренность, притворившись исповедью. И если есть сила увидеть это и признать, значит, придет сила и поставить предел "полету", и разбиться, и воскреснуть. Был когда-то прекрасный фильм, снятый режиссером Каневским."Замри — умри — воскресни!". Эти слова как заклинание должен повторять современный художник. Эти слова — ключ к новому дыханию и новой жизни.Продолжение следует.

https://ria.ru/20230516/vystavki-1871902248.html

https://ria.ru/20221224/lgbt-1840968933.html

https://ria.ru/20230614/zapret-1878110660.html

https://ria.ru/20221218/lgbt-1839456703.html

https://ria.ru/20230419/roskomnadzor-1866268537.html

https://ria.ru/20230403/tsennosti-1862604339.html

https://radiosputnik.ru/20230419/1866212613.html

https://ria.ru/20230407/transgender-1863642931.html

https://ria.ru/20230331/bayden-1862006808.html

https://ria.ru/20230310/makron-1856892423.html

https://ria.ru/20230416/ssha-1865568882.html

https://ria.ru/20230103/lgbt-1842859357.html

https://radiosputnik.ru/20230606/propaganda-1876450672.html

https://ria.ru/20230108/ssha-1843473730.html

европа

2023

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

аналитика, искусство, европа, общество, лгбт*-сообщество